Еду в Кисловодск и изобретаю вопросы — какие бы такие найти, на которые ещё не отвечала Александра Николаевна Пахмутова.

Она отдыхает вместе с Николаем Николаевичем Добронравовым, окружена поклонением и вниманием и, как всегда, бессильна перед журналистами. На интервью «не нарывается», а, наоборот, реагирует испуганно. Характерная, кстати, реакция: во время расцвета ораторства не вступать в хор чудесно-прозревших, настрадавшихся, зовущих на баррикады и, конечно, ниспровергателей. Молчание, как защита. И всё же…

— Александра Николаевна, почему мы вас давно не слышали? Такое впечатление, что вы стали меньше работать? Во всяком случае радио и телевидение словно бы расторгли некий контракт постоянства.

— Меньше работать? А вы слышали «1825-й год. Речитатив и полонез»?

— Нет.

— А «Настало время бить в колокола»?

— К сожалению…

— А «Виноградную лозу»? А «Где-то в поле возле Магадана»? А песню «О глупцах и мудрецах» из цикла на стихи Расула Гамзатова? Нет, я не стала работать меньше. Просто многое не звучит по каким-то загадочным причинам. Скажем, «Лоза»… Два года песня лежала. Недавно впервые её дали во «Взгляде» полвторого ночи. Я могла бы назвать десяток готовых сочинений, они почти никому не известны. Но, право, лучше оставить эти подсчёты и вообще саму тему. Сейчас так часто и охотно распространяются, что у кого не шло и сколько пролежало, что становится уже неловко. Я не хочу попадать в их число и таким образом «пробиваться» в свет. Мне неприятно. Скажу только, что у меня впечатление, будто я своими некоторыми работами как бы обманываю всеобщие ожидания. Не та Пахмутова, понимаете? Меня как бы отмоделировали раз и навсегда. А смысл моделирования в сохранении комфорта. Лучше ещё раз передать что-то проверенное, звучавшее.

— Ваши песни, большинство из них, всегда оставляли впечатление света, радости, человеческого единения, вселяли надежду. Скажите, вы действительно видели в жизни только счастливое, а зло и страдание не замечали? Или вы видели и то, и другое, но сознательно выбирали первое? Как рождался главный посыл сочинений?

— Вы знаете, у меня так мало песен, написанных в мажоре, что иногда даже трудно выстроить концерт, чтоб он был не очень уж грустным. А кто-то из журналистов, кажется, ваш Юра Филинов, даже заметил, что у нас чаще, чем у кого бы то ни было, встречаются в названиях песен и в текстах слова «прощание», «расставание» и самый мотив разлуки, грусти.

— И всё же собирательный образ очень стойкий.

— Потому что мы верили и верим в человеческий свет, чем бы он ни был затемнён — обстоятельствами окружающей жизни, сложностями личной судьбы. Пользуюсь часто такой формулой: у нас есть тысячи людей, которые живут лучше, чем того заслуживают, и миллионы — которые хуже, чем того заслуживают. Для них-то и надо работать.

Николай Николаевич Добронравов помогает:

— Мы как-то писали песню, которая называлась «ЛЭП-500». Ваш Вася Песков ещё ворчал: слушайте, как вы можете сочинять про ЛЭП, это немыслимо. А мы не про ЛЭП, мы про мужичонку в ватнике, который тянул эту каторжную, нечеловеческую ношу, мы верили, что душа у него светлая.

Вот отсюда, от веры в человека, наш посыл. А как иначе? В концлагерях рождалась любовь, чувства оказывались неубитыми. Так неужели сейчас мы не найдём ничего доброго и станем крушить всё до основания? Зачем?

Добронравов:

— К тому же песня по природе своей не может не поднимать человека, не может не возрождать силы, веру. Вот письмо мы получили из глухой-преглухой деревни. Пишут, вышлите нам ноты, потому что наш «пенщик» уехал в Челябинск, а остался с нами один только дядя Вася слепой, так что без нот совсем нельзя.

— Это страшно трагично, но это и очень светло — без нот им никак нельзя. И не может музыка, не имеет права обмануть ожидания этих людей.

— Но, Николай Николаевич, есть примеры обратные, когда именно обманывала, да ещё как. Строила романтические замки на песке, вселяла не веру, а иллюзии.

— Да, были и обман, и разочарование. Но песня тут ни при чём. Во всяком случае она не главный виновник происшедшего. Скорее сами авторы многих сочинений тоже стали жертвами опасных иллюзий. Тут выход один — чутьё. Настоящее перед тобой или нет? В случае, скажем, с БАМом оно нас не подвело. Мы знали, что там работали тысячи прекрасных людей, но не написали про стройку века ни одной вещи. Как нас и ни стремились нагрузить этим социальным заказом.

— Вот, кстати, о соцзаказах. Это естественная форма развития искусства? Как вы себя чувствовали в роли исполнителей?

— А мы всегда были свободны. Если неинтересно, не писали. Ведь песня от любви рождается, чаще непредсказуемо. Близко наблюдали, к примеру, жизнь спортсменов, находились рядом с ними, видели их разбитыми, несчастными. Их состоянию никак не шёл марш, они доползали до постели, растягивались, а Люда Стрельникова слабо просила — девочки, поставьте любимую кассету. Так родилась «Команда молодости нашей». Что это, соцзаказ?

Разумеется, есть заказы в полном смысле слова. Но покажите такого композитора, который бы отказался от музыки к Олимпиаде. Ведь это непередаваемое — уже не миллионы, а миллиарды на планете одновременно слушают тебя, просто слушают, ничего в этот момент не делают. Словом, заказ заказу рознь.

— Александра Николаевна, в последние годы явственно изменился мир массовой эстрадной песни, изменились интонации, темы, исполнительская манера, вся эстетика зрелища, весь звукоряд. Изменилось ли что-то в ваших представлениях о творчестве?

— Я бы сказала, что меняется, но никак не изменится. Мы слишком медленно осваиваем то, что уже открыто на Западе. Имею в виду планетарную музыкальную революцию под названием «Битлз». После того мощного пульсара по-старому работать уже было невозможно. Они коснулись, кажется, всего — произошло ладовое обновление, пришёл другой инструментарий, пришла новая аудитория, молодые карбонарии, почти подростки, наконец, возник феномен звукотехники. Помню, все бегали по Москве в поисках электрогитары, сами паяли, лепили — нужен был другой звук. Всё, что происходит сейчас, происходит в рамках уже открытого. Мы отстали в развитии. Что вы хотите, если приходилось отстаивать, сейчас смешно сказать, саксофон. Мы с моими коллегами защищали его голос в оркестре, мы взывали: «Но саксофон, он же был у Равеля! Он же звучит у Бизе в «Арлезианке». Нам бы давно владеть всем, да быстрей на этой базе надстраивать что-то своё. А порой получается, новаторские средства используются ради «балдёжа». А ведь синтез — великая вещь, там можно творить чудеса.

У меня ведь вообще нет такой задачи — во что бы то ни стало зазвучать, записаться. Есть авторы, для которых трагедия, если их почему-то вдруг «замолчат». У нас «зажали» не одну песню. Неужели ж буду бить в колокола? Нет, уйду в инструментальную музыку, в симфоническую, возьмусь за балет, ещё за что-то. В этом смысле моя судьба вполне благополучна, мне есть куда уйти.

* * *

…Хотел ещё спросить — изменилось ли что-то в её взаимоотношениях со слушателями. И вспомнил: по случаю октябрьских дней в санатории имени XXII партсъезда прошло торжественное собрание, а потом концерт самодеятельности. Попросили Пахмутову и Добронравова прийти, встретиться, может быть, что-то исполнят. Они появились в завершение небольшого концерта. И всё повторилось с начала. Уж сколько раз я наблюдал в разных городах эту классическую картину: за роялем автор, Александра Николаевна Пахмутова, на сцене — исполнители, а с ними поёт весь зал.

Пахмутова из тех композиторов, чьи песни не только слушают, но и поют.

Звучат «Старый клён», «Нежность», «Надежда»…