Она буквально ворвалась в музыкальную жизнь страны с «Песней о тревожной молодости», звонкой, полной романтики. Шёл 1958 год. «Оттепель». Шестой Всемирный фестиваль молодёжи и студентов словно распахнул окно в широкий мир, и многое было впервые. Первые встречи с зарубежными сверстниками, с коллегами-музыкантами. Первый конкурс имени Чайковского… Время веры и надежд… Тогда-то и родилась удивительно светлая, летящая песенная интонация Александры Пахмутовой. А потом зазвучали её «Геологи», «Главное, ребята, сердцем не стареть», «Старый клён», «ЛЭП-500», «Обнимая небо», «Нежность», «Надежда», «Знаете, каким он парнем был», «Мелодия», «Как молоды мы были», «До свидания, Москва, до свидания», «Поклонимся великим тем годам»… Песни, вошедшие по праву в золотой фонд советского искусства.

— Александра Николаевна, «Песню о тревожной молодости» для фильма «По ту сторону» вы написали уже будучи автором кантаты «Василий Тёркин», Концерта для трубы, сюиты «Ленин в сердце у нас»… Что привело вас к песенному жанру, прямо скажем, тогда не слишком почитаемому в композиторских кругах?

— Мне посчастливилось заниматься в консерватории у Виссариона Яковлевича Шебалина, выдающегося композитора и гениального педагога. У него была поразительная интуиция. Это касалось всего, начиная с мелочей и кончая его ощущением крупной музыкальной формы, ощущением, так сказать, архитектуры во времени. Я заговорила о Виссарионе Яковлевиче не случайно, потому что он удивительно чувствовал индивидуальные особенности своих учеников. Думаю, он понимал, что я буду заниматься песней, и, благодаря учителю, у меня нет такого раздвоения — вот, мол, мечтала быть композитором-симфонистом, и вдруг всё куда-то ушло, стала песенником. Мне посчастливилось получить от Шебалина не только фундаментальное образование, но и серьёзное отношение к музыке любого жанра. Работая над песней, я работаю также серьёзно, обстоятельно и тщательно, как и над симфоническими сочинениями, независимо от того, требует ли песня звучания большого оркестра или рок-группы.

— Но в те годы, когда вы учились в консерватории, песенный жанр считался там чем-то вроде низкого. Значит, у Шебалина не было к нему пренебрежительного отношения?

— Пренебрежительное отношение к песне и сейчас — вопрос неоднозначный. Дело в том, что в самом жанре есть особенности, отталкивающие от него серьёзных музыкантов. Например, видимость лёгкой работы, лёгкого успеха. Ведь композитор-песенник получает от жизни гораздо больше, чем музыкант, который, допустим, пишет оперу или симфонию. Можно создать прекрасное сочинение, которое один раз исполнят в консерватории, похлопают, а потом забудут. А если композитор напишет удачную песню, ему отдадут свою любовь миллионы людей. Кроме того, с песней бывают связаны такие причудливые, такие невероятные повороты судьбы… Допустим, человек, не имеющий никакого музыкального образования, вдруг сочинит мелодию, по которой потом сходит с ума вся страна! И у композитора, годами слепнущего над сложнейшими партитурами, столь лёгкий успех не может вызывать настоящего уважения. Поэтому-то пренебрежительное отношение к песне — вопрос неоднозначный.

— Однако это ещё и разная природа дарования — сочинить красивую, оригинальную, запоминающуюся мелодию удаётся далеко не каждому, даже весьма образованному музыканту.

— Мой учитель понимал это. Виссарион Яковлевич, будучи музыкантом очень глубоким, очень точным, никогда «не любил» или «любил» что-либо вообще, и никогда не навешивал ярлыков. У него всё было очень конкретно. Например, он ставил Соловьёва-Седого, как композитора, выше, чем Дунаевского — у меня были случаи в этом убедиться. То есть, он относился к песенному жанру, оценивал его, прежде всего, как музыкант, и находил, что Соловьёв-Седой более самобытен, более несимметричен, более неординарен, чем Дунаевский. Виссарион Яковлевич относился ко всему очень серьёзно. В мой диплом входила и песня «Походная кавалерийская» на стихи Юлии Друниной. Учитель, должно быть, чувствовал мою склонность к песенному жанру и старался это поддержать, развить так же, как он старался поддержать и развить в других учениках их сильные стороны.

— А откуда у вас эта склонность к песне, как вы думаете?

— От жизни. Детство моё прошло в рабочем посёлке под Сталинградом. Музыкально воспитывал меня отец, который был очень одарённым человеком. Так сложилась его жизнь, что музыкального образования он не получил, но хорошо играл на рояле. Именно в его исполнении я узнала бессмертную фортепианную музыку: Вторую и Шестую рапсодии Листа, мазурки и вальсы Шопена… Ну и, конечно, воспитывало радио. Тогда часто звучали сюита «Пёр Гюнт» Грига, «Славянские танцы» Дворжака, музыка Брамса, Шуберта, отрывки из опер Глинки, Чайковского — всё это было очень популярно. В самом расцвете находился и жанр советской песни. Дунаевского, Блантера, Мокроусова, братьев Покрасс любила и пела вся страна. А песни Великой Отечественной войны. Гениальные песни!

— Но, наверное, и консерваторская атмосфера всё-таки не могла не оказать на вас своего влияния?

— Мои сверстники и я — мы буквально жили в Большом зале консерватории, знали все его тайные ходы, знали, как без билета пройти на любой концерт. Для нас это был Храм, и остался Храмом на всю жизнь.

— А что же победило, что сыграло главную роль в вашем увлечении песней?

— Наверное, жизнь, события и люди, о которых хотелось написать песню.

— Потому что она даёт возможность мгновенно откликнуться на событие?

— Нет, не поэтому. Просто мне посчастливилось увидеть, узнать таких разных в своём величии и простоте людей, что захотелось, чтобы об этих людях запелась песня. Это и совсем детские воспоминания — Сталинградская битва, её герои — красивые и мужественные люди. Наверное, и их жизнь позвала меня в песню. Позже — это и строители Братска, и целинники, и первые космонавты. С юности до недавнего времени я очень много ездила по стране. И мне никогда не забыть ни встреч прямо под звёздным небом у костра, ни выступлений (обязательно шефских!) в стареньких дощатых клубах на скалистых берегах Баренцева моря, ни долгих, за полночь, бесед с учителями и вожатыми, с геологами и музыкантами. Может быть, в какой-то мере и эти поездки, эти встречи сформировали меня.

Какие люди были в Братске! Они приехали строить ГЭС, работали с лопатами в руках; а у них, между прочим, были дипломы Московского университета, столичных вузов. Люди с томиками Ремарка, Хемингуэя и с гитарой… Ведь это всё правда. Я знала и сейчас знаю таких людей. И шахтёры Кузбасса, у которых я несколько раз была и которые именно теперь тоже приглашают приехать к ним, — очень дорогие для меня люди, о которых хотелось бы написать песню…

— Сейчас, когда идёт волна неприятия комсомола, пересмотра роли ударных комсомольских строек, причиняет ли это вам боль, или всё остаётся светлыми страницами воспоминаний?

— Самая большая боль придёт, если всё это станет только лишь воспоминаниями, ибо значит — следующее наше поколение вырастет каким-то манкуртом. Космос, Братск, не просто чьи-то воспоминания, это наша история. Сейчас в прессе муссируется вопрос: надо ли было строить Братск? Надо ли было поднимать целину? Ответы на подобные вопросы следует спрашивать с тех, кто принимал решения, с тех, кто допустил афганскую трагедию, кто погубил Арал, довёл страну до края пропасти. А это не прорабы, не рабочие и даже не инженеры, а самые верхние эшелоны партийной власти. И негоже сегодня к ответчикам присоединять ещё двести с лишним миллионов — великий народ, который прощал ошибки, исправлял их своим трудом и жизнями своих сыновей.

Говорить, что не должны были делать того, что делали, ставить под сомнение их подвиг — дело очень опасное. Можно и нужно многое менять в нашей жизни, стремиться сделать её лучше, справедливее. Но нельзя плевать в колодец — пригодится… Сейчас в моде спонсоры, менеджеры, кооперативы, совместные предприятия, подсчёт прибыли. И в искусстве тоже. Но никто не знает, как ещё повернётся история и, весьма возможно, что потребуются дела и подвиги — не за деньги… «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы, мой друг, Отчизне посвятим души прекрасные порывы!» Великие строки! Так вот, нельзя смеяться над этими порывами, как нельзя ими спекулировать.

Для меня строители Братска и первопроходцы космоса не абстракция, а живые и очень дорогие мне люди. Забыть о них — предательство. Был, например, в Братске замечательный человек Алексей Шохин. Он окончил московский институт, приехал строить Братскую ГЭС, потом строил Зейскую, стал её директором. Получил звание Героя Социалистического Труда. По всем стройкам ездила с Лёшей и его жена. Рассказывали, что когда они приехали в Братск, Лёшиной жене пришлось отрезать косы — ночью примерзали к стене палатки. Вся жизнь Шохиных была наполнена трудом, беззаветным, некрикливым, нужным людям. Что же сегодня и им надо колоть глаза: «Зачем мотались по стране, зачем строили?» Упрекать? Шохин вышел на пенсию, а весной прошлого года умер. Группа друзей написала о нём статью в «Комсомольскую правду». Газета статью не напечатала… Не надо, не в духе времени — работал ведь во времена застоя… Разве это не предательство? Конечно, со страниц музыкального журнала не крикнешь на всю страну: «Не спешите плевать в колодец!» Да и услышат ли?..

— Вы не изменили песне и в трудный для неё период. Что питает сейчас ваше творческое воображение?

— Жизнь. Природа. Литература. Недавно открыла томик Бориса Слуцкого. Знала его стихи. Но вдруг одно стихотворение — «Голос друга» — обожгло меня именно сейчас своей силой, своей современностью. Написала песню и отдала её Вилли Токареву.

— Как — Токареву? Почему?

— Мы знакомы давно, ведь он работал в «Дружбе», у Броневицкого, а встретились случайно на Украине. Обрадовались, расцеловались, Вилли пригласил нас на свой концерт и очень просил, чтобы я написала для него песню. В Москве мы пришли его послушать. Токарев поёт свои песни, пронизанные такой искренней тоской по Родине, такой любовью к ней. Поёт и композицию из советских песен, в которой звучат и «В далёкий край товарищ улетает», и «Летят перелётные птицы», и «Катюша» и «Москва майская», и «Помирать нам рановато»… «Я всегда буду петь эти чудесные, эти бессмертные песни!» — сказал он со сцены концертного зала «Россия». Я так давно не слышала у нас в Москве, чтобы кто-нибудь назвал советские песни бессмертными, что только за это готова была отдать Вилли Токареву свой «Голос друга». Главное же, я почувствовала, что ему, заокеанскому певцу, песня действительно нужна…

— Что же всё-таки происходит с советской песней?

— Песня — отражение жизни. С нею происходит то, что происходит с нашей жизнью.

— А не кажется ли вам, что некая девальвация жанра связана ещё и с тем, что иссяк мелодический дар многих замечательных композиторов-песенников старшего поколения, а молодые эстафету не подхватили?

— Песня — молодой жанр. Безусловно. Но сложность нынешнего периода в том, что уж очень болезненно происходит смена поколений. Она пришлась на ломку традиций, когда страна потеряла своё лицо. Песня призвана объединять миллионы, а не разъединять. Вспомните, началась Отечественная война. Стране было очень трудно, но она должна была выстоять. Встать под пули и выстоять. Песня сказала: «Вставай, страна огромная…» И страна встала и пошла на врага… Сейчас же мы переживаем период поисков, брожений, разлада. И сейчас образ современного слушателя, особенно молодого — парень с наушниками на голове. Он не слышит, как бывало в хоре или просто в компании, рядом стоящего и поющего человека. Он отделён от него, от жизни, от голосов природы — наушниками…

— А какова роль рок-музыки в современном песенном процессе? Не противоречат ли заокеанское происхождение и её особенности, такие, например, как примат ритма над мелодией, нашим традициям?

— Нет. Давид Тухманов, например, освоил все рок-средства ещё лет двадцать тому назад. Рок не помешал песне. Вообще, нет плохих музыкальных выразительных средств, как нет и плохих инструментов. Саксофон не хуже арфы, если им хорошо владеть. И в рок-музыке есть прекрасные образцы. Но вот почему-то долгие годы «Битлз» запрещали, а их плохие копии пропагандировали.

— Серьёзную рок-музыку услышать по телевидению так же трудно, как и серьёзную песню. Звучит, главным образом, так называемый попс…

— В том-то и дело, что серьёзная песня борется с коммерческой не на равных. Часто ли вы, например, слышите настоящие песни по телевидению или по радио?

— Я была на нескольких концертах «Песни-88». На первом из них мне очень понравилась ваша притча на стихи Расула Гамзатова «О глупцах и мудрецах». С тех пор я с ней, пожалуй, больше и не встречалась.

— Это действительно так. Может быть, в чём-то виновата и я сама. Сейчас на телевидении появилось много новых редакций, в этих редакциях новые люди, но есть среди них и такие, с которыми я давно знакома. Однако из-за своей излишней мнительности я ни разу не показывала ни в одной из этих редакций ни одной своей песни. У меня есть многолетний опыт общения с музыкальной редакцией Всесоюзного радио, с программой «Маяк». Я хочу сегодня искренне поблагодарить музыкальное вещание, радиостанцию «Юность» за наше многолетнее повседневное общение, за истинно творческие контакты. И очень сожалею о том, что куда меньше контактов у меня с музыкальной редакцией ЦТ. Последняя большая передача о моих песнях была сделана ею в начале восьмидесятых годов. И вот, наконец, к моему юбилею ЦТ подготовило новую. Но это была работа не музыкальной редакции, а общеобразовательной — с её гораздо более ограниченными возможностями и средствами.

Да что говорить обо мне! Недавно скончался Ян Абрамович Френкель. Думаю, не погрешу против истины, сказав, что народ воспринял его смерть как своё большое горе. В дни прощания с Яном Абрамовичем телезрители увидели умный, душевный фильм о Френкеле и Ваншенкине. В конце передачи пошли титры: Литературно-драматическое вещание. Не думаю, что в музыкальной редакции есть равноценная передача о Френкеле. И есть ли вообще?

Но всё-таки нельзя во всём винить только средства массовой информации. Во многом виноваты и мы, композиторы. Существуют две линии — цеховая и творческая. Творческая достаточно жёсткая, даже жестокая: звучать должно наиболее яркое, талантливое. А цеховая… Вспомните песенные концерты фестиваля «Московская осень» (с прошлого года массовые музыкальные жанры «вынесены» в специальный смотр — «Московская весна»). По разным причинам программа концерта разбухает, и каждому композитору оставляют по одной песне, репетиционного времени не хватает, исполняется всё почти прямо с листа… А у человека, который придёт на такой концерт, сложится впечатление, что песня сегодня — нечто громоздкое, скучное, однообразно оркестрованное…

И надо учитывать, что при современных средствах информации, когда доступно всё самое-самое, молодёжь воспитана звуковым гурманом — она слышит мастерски аранжированные, записанные в первоклассных студиях композиции, в которых всё сбалансировано, всё просчитано и, с точки зрения профессионализма, безукоризненно. Соревноваться с этим, обладая нашими звукозаписывающими возможностями, трудно. Таким образом, композитор теряет силу воздействия. Серьёзное не должно быть серым, скучным. А получается, что чисто коммерческое искусство имеет явно преимущественное положение.

— Среди молодых композиторов есть люди одарённые, ищущие, надо дать им высказаться. Но всё опять-таки упирается в студии, оснащение которых требует больших затрат. Ведь на телевидении предпочитают готовую фонограмму, чтобы не тратить времени и силы на записи. Говорят, даже видеоклипы сейчас нужно иметь собственные. А где взять молодому композитору деньги на запись? Преимущественное право, таким образом, и в этой творческой области, за теми, кто располагает длинным рублём?

— Именно так.

— Что же делать молодым музыкантам? Помогает ли им Союз? Почему, например, часть денежных средств, поступающих в Музфонд, не истратить на оборудование современной студии?

— На секретариатах уже не раз ставился этот вопрос, а будет ли студия — не знаю. При этом почему-то считается, что нужна она, главным образом, для знакомства композитора с аппаратурой. Но знакомиться можно и на «Мелодии». Достаточно узнать время, когда записывается сильная, высокопрофессиональная рок-группа, и посидеть рядом со звукорежиссёром, не стесняясь спрашивать. Я делала так всю жизнь. После консерватории, когда занималась в аспирантуре, попросила пропуск на радио и сидела днём, вечером, утром на записях симфонического оркестра. Слушала и училась…

— И всё-таки, несмотря на неблагоприятные условия существования, песня живёт. Что же ей помогает выжить?

— Люди. Люди, которым песня нужна, а таких очень много. У нас с Николаем Добронравовым масса приглашений, и я заметила, что приглашают чаще туда, где есть особенно больные проблемы. То есть, песня, как и всегда это было, помощник в беде.

—- С Вилли Токаревым вы встретились на Украине, когда выступали там?

— Да. Это замечательная акция, как теперь говорят. Называется она «Экология. Милосердие. Красота», а проводят её СТД и Театр массовых представлений «ТЕМП». Открылась она торжественным концертом на сцене Большого театра Союза ССР, в котором приняли участие симфонический оркестр под руководством Дмитрия Китаенко, Детский хор Виктора Попова и локтевский пионерский ансамбль, общественные деятели — Михаил Ульянов, Станислав Фёдоров, отец Марк, хоры православных церквей, баптистов, адвентистов седьмого дня, уникальный ансамбль колокольных звонов «Петропавловская крепость» … А потом на теплоходе мы отправились по городам Приднепровья. Жили на воде, выступали на стадионах, где, как и на сцене ГАБТа, после слова отца Марка, звучали церковные хоры, был и очень достойный мощный эстрадный блок. Концерты — благотворительные, собранные деньги идут на изготовление инвалидных колясок, на помощь малоимущим. Но при этом далеко не всё было в розовом свете. Один из руководителей Министерства культуры Украины заявил приблизительно следующее: «Катились бы вы лучше с Днепра на вашу Волгу со своей акцией!»… Тем не менее, в большинстве городов концерты проходили замечательно. В Николаеве, в Одессе на стадионы доставили инвалидов, среди них были и такие, кто впервые в жизни выбрался из больницы или квартиры. Можно представить себе, какое это значение имело для них — концерт, люди вокруг, внимание и забота…

Акция продолжается, мы уже выступали в Ставрополе, в Калмыкии, в Минводах, в Москве — на ВДНХ, а завершится всё зимой на сцене концертного зала «Россия». Специально для этой акции мы с Добронравовым написали финальную песню «Настало время бить в колокола…» — это и об экологии, и о милосердии, о том, что нас волнует в современной жизни.

— С Николаем Добронравовым вас свела песня?

— Песня, радио, совместные передачи. Хотя мы часто выступаем в концертах, самое любимое моё творческое состояние — работа в студии. Когда весь пол в проводах, солисты не в концертных нарядах, а в самых обычных платьях, и идёт работа. Вот приблизительно в таких условиях мы и познакомились… В студии, на записи…

— Существует мнение, что, владея компьютерной техникой, можно сочинять, не имея даже музыкального образования. Вы согласны с этим?

— Трудно сказать. Лепить стандарт, наверное, можно. Но для высокого конечного результата, на мой взгляд, необходимо сочетание технических знаний, музыкального образования и, конечно, искры божьей.

— Когда предстоит запись вашей песни на современной технической аппаратуре, вы пишете дирекцион?

— Конечно. Вообще, для того, чтобы легче было работать оператору на компьютере, всё должно быть тщательно выписано композитором в партитуре или дирекционе.

— То есть, законы, по которым пишется партитура для оркестра, распространяются и на компьютерную запись?

— Безусловно. Во-первых, тембры. Чем конкретнее они указаны, тем быстрее осуществляется запись. А время дорого в прямом и переносном смысле слова. Главное же, чем конкретнее сама ты всё выпишешь, тем партитура будет индивидуальнее.

— Значит, стёртость, одинаковость звучания многих эстрадных песен прямо связана с недостаточно высоким профессионализмом авторов?

— И не только при работе с компьютером. Как часто слышишь, например, после концерта в Колонном зале, что песни показались похожими. А это значит, что они оркестрованы были не авторами, а одним и тем же аранжировщиком. Вот и всё. И работая с электроникой, композитор должен иметь абсолютную ясность того, что он хочет получить в результате.

— Значит, если будет в Союзе студия, в которой композиторы, получившие консерваторское образование, знающие оркестр, при этом мелодически одарённые, овладеют техникой и смогут записывать свои сочинения, в песню придёт второе дыхание?

— Возможно. Но ждать такого момента не следует. Ведь тот, кто хотел, техникой уже владеет — Давид Тухманов, Алексей Рыбников, Геннадий Гладков. А у Эдуарда Артемьева, мне кажется, всю жизнь в сердце жила «одна, но пламенная страсть», он начал заниматься электронной музыкой задолго до того, как это течение стало модным и общедоступным сначала за рубежом, а потом и у нас. Самое же главное, что он занимается этой музыкой глубоко и талантливо, на уровне подлинных художественных открытий…

— А когда у вас возник интерес к электронике?

— У меня лишь десять лет назад появилась острая и точная необходимость электронных звучностей. Работая над спортивными фильмами, я много часов просидела в электронной студии рядом со звукорежиссёром Виктором Бабушкиным, стараясь овладеть премудростями новой для меня техники звукозаписи.

Хотя думаю, что для того, чтобы даже сейчас написать хорошую песню, вовсе не обязательно владеть электроникой, как и для того, чтобы написать талантливое современное симфоническое сочинение, вовсе не необходимо владеть додекафонией. Недаром кто-то из великих додекафонистов сказал: «Как много музыки ещё не написано в до мажоре!» Но уметь пользоваться всеми самыми современными техническими новшествами профессиональному композитору, думаю, совершенно необходимо.

Вообще же стремление к новому для тебя звучанию весьма многомерно. Для участия в своём прошлогоднем авторском концерте я пригласила Государственный симфонический оркестр СССР, которым руководит Евгений Светланов. За пультом в этот вечер стоял молодой талантливый дирижёр Андрей Чистяков. Пригласила Госоркестр в Колонный зал, где публика скорее привыкла к звучанию оркестров эстрадных. Я сама многим обязана этим оркестрам за долгий период совместной творческой работы, собираюсь сотрудничать с ними и впредь, но появление симфонического в песенном концерте было для меня вопросом принципиальным.

— Вы понимали всю ответственность такого шага?

— Понимала. И, честно говоря, очень волновалась. Но эксперимент этот был чрезвычайно важен. Я не просто перенесла голоса своих партитур с пультов эстрадного оркестра на пульты симфонического, а переоркестровала все произведения специально именно для этого состава с его огромным струнным квинтетом, грандиозным масштабом звучания, великим «грузом» классических традиций и выдающимися инструменталистами в каждой оркестровой группе. Не знаю, насколько мне всё это удалось, но, честное слово, мне показалось, что притихший зал внимательно и трепетно, буквально затаив дыхание, слушал своего интересного и умного собеседника — огромный симфонический оркестр. Ведь звучание такого оркестра — без электроники, без непременной ритм-машины — это другая философия, другое, принципиально иное восприятие жизни, очень высокое, я бы сказала, интеллигентное…

Электроника и так называемые «современные» ритмы большей частью механистичны в своей основе, в них есть прекрасная жёсткость и гипнотизирующая агрессия. Как это часто бывало и бывает в нашей истории, мы, влюбившись в очередной западный феномен, берём самое поверхностное. Так мы научились конструировать успех, «ладушки» на стадионах и во дворцах спорта с неизбежными дымами, топотом, свистом. Я не считаю себя пророком, ни даже музыковедом, но думаю, что, может быть, уже настала пора уходить от так легко завоёванной стадности. Может быть, интерес к музыке (особенно если иметь в виду демократические, массовые жанры) надо возрождать с культуры слушания…

— А как вообще вы относитесь к рок-музыке? Как-то не принято это подчёркивать, но в разгар увлечения элитарным авангардизмом именно «Битлз» вернули людям мелодию…

— «Битлз» — гениальный первоисточник, у них всё было совершенно, естественно. Помните первые записи: всего несколько микрофонов, высокий голос Маккартни… Какая-то заря жизни, радость юности. Знаете, как однажды сказал Сергей Юткевич, когда при нём похвалили актрису, хорошо сыгравшую шестнадцатилетнюю девочку: «Шестнадцать лет не надо играть, их надо иметь…» У «Битлз» не было богатого инструментария, световых эффектов, сложнейшей аппаратуры, всего, что пришло в рок-музыку уже потом, но в их песнях была необыкновенная свежесть лада, мелодическая свежесть. Я не знаю ни одной песни «Битлз», которая была бы хоть чуть уязвима с точки зрения вкуса…

— Вы замечательно говорите о «Битлз». Но особенно важным мне представляется то, что почти в таких же выражениях вы говорили о них… пятнадцать лет тому назад в своём докладе на песенном пленуме в Киеве. Жаль, что в отчёте, напечатанном в газетах, где излагался и ваш доклад, о «Битлз» не оказалось ни слова — вычеркнули.

— Да. Зато теперь эти же газеты обвиняют Союз композиторов в гонениях на рок-музыку. Нашли стрелочника, причём совершенно безнаказанно.

— Сейчас принято, даже модно ругать Союз. Что вы думаете о Союзе и его роли в жизни композитора?

— Не могу взять на себя право судить, нужно ли иметь сразу несколько Союзов — СССР, РСФСР, Московский, знаю только, что когда он был в Москве один, на Миусской улице, туда собирались композиторы, которым было интересно слушать музыку друг друга. И Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу нужно было общение с коллегами. Уже больной, приблизительно за полгода до смерти, он пригласил к себе домой нас, членов секретариата, чтобы показать цикл на стихи Микеланджело. Показать новое сочинение коллегам! Это — продолжение традиций «Могучей кучки», традиций русской музыкальной интеллигенции. Прекрасное чувство цехового братства, вот что должно объединять членов Союза, а не только блага, которые в руках Музфонда… Может быть, новая модель Союза и даст долгожданное, новое и яркое плодоношение (недаром в её пользу все так дружно голосовали), а может быть, уведёт в сторону большей бюрократизации и администрирования. Никак не могу, например, взять в толк, зачем нам при существующей и, вероятно, исправно исполняющей свои функции иностранной комиссии понадобился ещё секретарь по иностранным делам? Понадобился именно в то время, когда система выездов стала более демократичной и доступной? Может быть, это трудно понять именно мне, потому как, несмотря на то, что некоторые мои произведения исполнялись и исполняются за рубежом, за более чем двадцатилетний срок пребывания на посту секретаря Союза, за границу от Союза композиторов я ездила всего три раза, последний — в 1972 году. Просто хочу сказать, что главной заботой считаю не организационную перестройку, а скорее творческую, то есть, стремление возродить в работе секретариата прежде всего творческие принципы и профессиональную принципиальность, возродить, может быть, уже утраченное чувство цехового братства. Это — единственное, что должно отличать нашу организацию от любого музыкально-бюрократического учреждения.

— Кстати, Союз обвиняют и в потере песенной аудитории, в связи с тем, что в него мало и неохотно принимают молодёжь, активно работающую в жанре.

— Чепуха. Союз никогда не играл решающей роли в судьбе песни, скорее уж телевидение и радио. Помню, как давным-давно, когда ещё к Сопоту относились очень серьёзно, в Союзе заседала песенная комиссия под руководством Вано Мурадели и вынесла решение — не посылать на престижный конкурс ужасную песню «Нежность»… Я встретила приговор совершенно спокойно, а на судьбе песни, как известно, он вовсе не отразился. Конечно, в Союзе есть люди разных поколений, кто-то, наверное, отстал от модных веяний и технических новшеств. Но трёхминутная песня вмещает в себя очень много, гораздо больше, чем тот стереотип, который утвердился сейчас. В конце концов. «Марсельеза» — марш, но гениальный, и разве можно его сбрасывать со счетов только за то, что неудобен для дискотек?..

— Я слышала ваши последние песни — «Виноградная лоза», «Декабристы», «Песенку о неголом короле» — и мне показалось, что это какой-то совершенно новый виток творчества. Они не только не похожи на традиционные советские песни, но не похожи и на те, которые вы писали раньше. Может быть, экстремальная ситуация с песней заставила вас максимально расширить границы, возможности жанра, приблизив его к образцам классической баллады, классического романса? Вы используете в своём творчестве и превосходные знания возможностей симфонического оркестра и традиций советской песни, выразительные средства рок-музыки и владение современными техническими средствами. Всё это соединилось и приносит прекрасные плоды.

— Что касается единения средств, не знаю, что будет потом, но сейчас ощущаю себя в прочной гармонии всего этого. И делаю то, что хочу. У меня, например, есть песня «Добрая сказка», где органично сочетаются симфонический оркестр, электроника и… жалейка. Есть пьеса для симфонического оркестра «Ода на зажжение огня». Её исполняли Государственный симфонический оркестр СССР, хор Минина, электрогитары и орловские рожки — вместе с трубами они дают странную звучность, которая представляется мне далёкими языческими заклинаниями.

Композитор в любом возрасте должен быть молодым, работать только с внутренним ощущением счастливого победителя, покорять жанры и, любя музыку, подчиняться их законам во имя того, чтобы сказать что-то своё. Мне жалко тех, кто этого не умеет, но я не уважаю тех, кто не хочет уметь…

— А какой вам видится сейчас судьба песни?

— Такой же, как жизнь.